Протоиерей Андрей Ткачев
Все слышали о Свободе, Равенстве и Братстве. Всем должно быть понятно, что эти, украденные у Нового Завета понятия, со времени Французской революции изрядно изменили смысл, связавшись с образом обнаженной дамы во фригийском колпаке и на баррикадах.
Если забыть, что «Господь есть Дух; а где Дух Господень, там свобода» (2Кор.3:17), то слово «свобода» начнет выскальзывать из рук, как живая рыба, или исчезать, как пар, или становиться таким тяжелым, что люди добровольно начнут от свободы отказываться.
И равенства никакого в жизни нет, ни между полами, ни между народами, ни между личностями. Нет его ни в стартовых возможностях, ни в загробной участи, да и хорошо, что нет. В лесу, где на всех деревьях одинаково число ветвей и листьев, ни одна разумная душа грибы собирать не согласится. Но мы будем говорить о «братстве».
В своем библейско-историческом смысле «братство» скорее отпугивает, чем притягивает. Первое убийство (Каином Авеля) совершено внутри очень небольшой семьи. Брат пал жертвой братского удара. Иосифа Прекрасного тоже братья чудом не убили из зависти, сменив рабством возможное кровопролитие, и чудом затем не умер Иаков, увидев окровавленную одежду любимого сына. Братьями по отцу (Авраам имя ему) являются арабы и евреи. И что-то подсказывает мне, что вековечному конфликту между кровно родственным потомством Измаила и Исаака, конфликту, начавшемуся еще со времен изгнания из дому Агари, суждено длиться до скончания века.
Знали бы французские революционеры Библию лучше, они не связывали бы так легкомысленно идею братства с одной лишь теплотой семьи и взаимопомощью. Помнили бы они тогда, что спор за наследство и борьба за первородство так же органичны для земного братства, как и вожделенная теплота отношений.
* * *
Притча о блудном сыне тоже говорит о темных сторонах братских отношений. Внимание молящихся в это воскресенье традиционно сосредоточивается на перипетиях жизни младшего братца, в котором каждый волен узнать себя. «Неблагодарный! Ушел, обидел Родителя, все расточил, опозорился, дошел до дна, до свиного корыта. Теперь смиряюсь и иду домой». Слава Богу! Отец ждет! Теплота объятий, забвение обид, радость, покрывающая собою все! Телец, одежда, пение – Евхаристия. И вот на заднем плане появляется старший брат. О нем мы говорим и думаем мало. А зря.
Уж такова наша жизнь, что если кто-то искренне радуется нашему возвращению, то кто-то непременно спросит: «Ты зачем пришел?» Есть такое и в семьях, есть такое и в Церкви. Братья дерутся за внимание родителей, иногда за первородство дерутся даже в материнском чреве (Фарес и Зара в утробе Фамари). Почему бы тогда и народам, к примеру, не оспаривать свое первенство в Божией семье? С этой точки зрения «братский мир между народами» и есть постоянное оспаривание первородства. Узнаете историческую и богословскую риторику на эту тему?
– Мы первые к Богу пришли, а вы потом у нас научились.
– Да если бы не наши штыки, что было бы с вашими библиотеками?
– Вы всегда были варварами, и вся ваша сила только в количестве людей.
– У нас больше святых.
– А у нас храмы выше.
– А мы поем красивее.
И так далее, и тому подобное. Армяне, греки, русские, евреи, грузины, сербы, поляки… Все вообще в Единого Бога верующие народы способны опознать свое мрачное безумие в этих репликах, а значит и в этой, ежегодно читаемой и разбираемой, притче. При этом ссоры о первородстве и споры за Отчую любовь таковы, что о братстве уже речь не идет. «Этот сын твой», – говорит о младшем брате отцу брат старший. То есть он отказывается назвать братом вернувшегося, что означает– «лучше бы он умер» или «мне он больше не брат».
Земля такая большая, а нам так мало на ней места. И мотив смерти, которой мы желаем для кого-то, или кто-то желает для нас, так явно проступает на поверхности жизни, как симпатические чернила на проявляемой шифровке. Митрополит Антоний Сурожский отмечал, что просьба «дай мне мою часть имения», означает «умри быстрее», так как в обладание своей долей собственности вступали только по смерти родителей. Хочешь жить по своей воле, нужно чтоб отец умер и оставил наследство. Вот так. И даже если в притче отец это – Бог, смысл не меняется. Сказал же Ницше (не от себя одного, а от лица миллионов, ощутив общее настроение), что «Бог умер». Так смерть заползает в невинную по виду просьбу о разделе имения. И так же точно смерть заползает в слова старшего сына о младшем: «Сын твой». «Сын твой» означает «не брат он мне», то есть «нет у меня брата», то есть «умер брат мой».
Для отца блудный сын как раз был мертв, когда отсутствовал, и ожил, вернувшись. Он так и говорит: «Мертв был и ожил, пропадал и нашелся». А для старшего брата наоборот – младший был жив в воспоминаниях, пока отсутствовал, но вот пришел и – умер. Духовно умер, перестал быть братом.
* * *
Причина мрачности старшего – сильная любовь Отца. Эта любовь выше человеческой, и оттого она может мучить своей высотой и чистотой. Старший мог бы сказать Отцу: «Я не злился бы так и не обижался, если бы ты любил этого мота и транжиру меньше. Ты бы мог поругать его, пожурить, побить даже. Мог бы подержать между слугами пару недель и покормить объедками. А Ты вот так сразу – одежду, перстень, сапоги, тельца. Обидно мне. Если бы Ты его ругал, то я бы даже жалел его и подкармливал. И еще мне обидно, что мой смиренный труд в тени твоего имени почти не заметен, словно его и не было. Неужели нужно нагрешить и пройти через стыд и потери, чтобы войти в новую радость и попасть в Твои объятия? Не понятно мне. Не понятно и обидно».
Так скулит эгоизм, которым мы пропитаны. Но есть и правда в этих вопросах, и нужно отдать этой правде должное. Бог непонятен. Мысли Его – не наши мысли. Любовь Его является то строгостью высоких требований, то всепрощением. Все, что от Него и в Нем, и с Ним – выше ума и больше всех ожиданий. Поэтому старший сын не похож поведением на Отца, не дотягивает до Его высоты, не может забыть себя, не умеет радоваться.
* * *
В неделю мытаря и фарисея мы справедливо говорим, что черты того и другого уживаются в нас. И грешим, и гордимся, и молимся напоказ, и считаем себя лучшими других. Но и стенаем, и пытаемся принести чистую молитву, и опускаем глаза. Все в нас есть. Так и с братьями – блудным и верным. Оба они в нас.
О внутреннем тождестве жизни нашего сердца, его духовной истории и истории блудного сына и говорить нечего. Это – наш портрет. (О! Божественное слово Божественного Учителя! Всего несколько предложений, а в них – все нутро детей Адама!) А вот узнаем ли мы себя в старшем сыне? Это вопрос. Подумаем сегодня над ним. Вот список наводящих вопросов:
Кому завидуем?
Кого считаем несправедливо облагодетельствованным от Бога?
Кого из ближних или дальних называем недостойным милости?
Кого не хотим братом назвать?
Какие свои труды считаем несправедливо забытыми Богом?
За что на Отца ропщем и обижаемся?
Вот пишу и чувствую, что все вопросы меня непосредственно касаются. И до чего же это трудное занятие – узнавать себя в самых непривлекательных персонажах Евангелия.
( По материалам pravoslavie.ru)